– Скоро надо останавливаться. – Сказал мне Беранже уставшим после долгого дня голосом. – Минут через тридцать разобьём лагерь.
– Поддерживаю. – Одобрительно бросил я. Идём весь день – надо будет как следует передохнуть, подготовившись ко дню грядущему.
Наблюдатели в демилитаризованной зоне были разными; одни сидели в городах и посёлках, иногда на импровизированных дозорных постах, наблюдая за тем, чтобы никакие войска не приближались к зоне их контроля; другие же, такие как мы, были разбиты на мобильные отряды и следили за потенциальным передвижением в местах, отдалённых от городов – учитывая здешние расстояния между населёнными пунктами, пока армия дойдёт до ближайшего, уже вторгнувшись в демилитаризованную зону, может пройти несколько часов, а такая задержка для нашей страны может оказаться абсолютно непростительной.
Мы были во втором-третьем эшелоне; периодически наши отряды «перетасовывались», менялись местами позиции наблюдателей. В этом была некоторая логика, но иногда мне казалось, что лучше всем оставаться на своём месте, поскольку уже известны особенности рельефа и природы, но приказ есть приказ. Сейчас мы как раз двигались к третьему со второго, чтобы поменяться с коллегами местами и продолжить наблюдение на другом берегу напротив Бингена. Разница между вторым и третьим эшелоном не особенно заметна, но обычно наблюдатели чувствуют себя спокойнее подальше от восточной границы зоны…
Интересна была судьба у первого эшелона – у тех, кто находится непосредственно на самом конце демилитаризованной зоны, на пятидесятом километре правого берега Рейна. Как правило, туда отправляют солдат регулярной армии, либо «увольняя» их, временно переводя в запас, либо посылая открыто, что происходит гораздо реже. Есть в этом определённая логика – мы же всё-таки наблюдатели, следящие за миром и порядком, а не оккупанты; нельзя давать пропагандистской машине коричневого монстра предлога обвинить нас в оккупации немецких земель – это может нам дорого стоить.
Нам не приходилось бывать в первом эшелоне – может, оно и к лучшему. Хоть мы и были отставными солдатами. Всё же нужны и люди, которые будут следить за обстановкой на местах не только на границе области – территория демилитаризованной зоны довольно обширна, и немецкие войска, знающие эту землю как родную, без труда могут найти брешь в нашей «обороне» и проникнуть внутрь; тем более ничто не мешает гражданскому правительству организовать что-то на местах непосредственно внутри самой территории… Контроль всегда важен – равно как и соблюдение договоров.
Снаряжение у нас было универсальным – им, как правило, оснащались не «сидячие», а так сказать, «бродячие» отряды, типичными представителями которого мы вдвоём и были. Было всё – походные принадлежности вроде компаса, бинокль, спальные мешки, фотокамера, – на случай фиксации нарушений, – и даже… оружие. У нас на руках было по Revolver Modèle 18922 и ножу. Это уже была наша личная инициатива – трофейная память минувших дней и нож, часто использовавшийся нами в мирных, походных целях. А револьвер… револьвер был спрятан в кобуре на всякий случай. Нам не разрешали носить оружие – только три года назад после известных событий мы решили «перестраховаться». На моей памяти нет инцидентов, когда кому-то из наблюдателей угрожали или пытались применить к ним силу, создавая потенциальную ситуацию для применения оружия – но в наше столь неспокойное время нельзя быть уверенным в своей собственной безопасности…
Беранже усердно осматривал окрестности – вот уже как минут пять я приметил за ним эту особенность поведения. Он не был параноиком, но в наше неспокойное время всем надо быть начеку.
– Что же, пора приземляться. – Проронил он, предварительно остановившись и «пробежавшись» биноклем по линии горизонта.
Место было выбрано весьма удачно. Шагах в пятидесяти от нас по левую сторону воды Рейна умиротворённо протекали вдоль берега, чей стоический покой нарушался разве что приятным дуновением тёплого ветра, создающим мелкую рябь на верху всё ещё холодных вод. Не успела отстучать свои первые шаги весна, а трава уже была зеленее богатых на растительность тропических джунглей; всё цвело и пахло новыми, успокаивающими душу красками. Но спокойнее от этого не было – в любой момент всё могло измениться коренным образом.
– Прошёл почти год с того дня… – Располагаясь неподалёку от берега, Беранже с тоской в голосе проронил. – Фронт Стрезы спустил всё на тормозах…
– Всеобщая воинская повинность… – Понимая, к чему клонит мой друг, сказал я, сев справа от него и устремив свой взор на могучие сильные воды Рейна.
– Немцам ничего не угрожает – в мирное время таких мер не предпринимают. Не к добру всё это.
Когда в середине марта того года в Германии ввели всеобщую повинность, мы сильно насторожились, продолжая выполнять нашу опасную и с каждым днём всё более рискованную работу. До сих пор их войска не подходили к Рейну, но с каждым годом шаткое положение мира становится всё более неустойчивым; одно принятое решение может оказаться фитилем новой бомбы, который приведёт к ещё более опасному конфликту и противостоянию, нежели чем сараевская.
– Считай, спустя десять лет после Рура.
– Да… – Беранже, опустив голову, вспоминая наше прошлое, продолжал отвечать мне. – Сколько тогда погибло? Чуть меньше полторы сотни?
Мы застали с ним Рурский кризис 1923 года – тогда мы патрулировали земли близ Ахена, частенько пересекаясь с нашими бельгийскими друзьями. Веймарская республика специально затягивала с выплатой репараций, пытаясь всеми правовыми и не только средствами сорвать платежи; мы вместе с нашими бельгийскими коллегами не могли мириться с таким положением дел, по сути оскорбительным против воли наших народов – Германия должна была возместить все те страдания, которые пережили наши земли в те тяжёлые годы Великой Войны. Мы не просили ничего лишнего – только вернуть деньги за разрушения и боль.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Фр. Винтовка Лебеля.
2
Фр. Револьвер образца 1892 года.